Мистер Фо. Страница 4

Когда Крузо вернулся, он сразу же понял, что я прогуливалась, и сильно обозлился.

- Пока вы живете под моей крышей, извольте поступать, как я велю! - кричал он, вонзив лопату в землю и не дожидаясь, когда Пятница отойдет. Но если он полагал, что повергнет меня в ужас и принудит к повиновению, то ему предстояло вскоре убедиться в своей ошибке.

- Я нахожусь на вашем острове, мистер Крузо, не по своей воле, а вследствие несчастных обстоятельств, - ответила я, поднявшись (я была с ним почти одного роста). - Я жертва несчастья, а не пленница. Если бы у меня была обувь или же если вы дадите мне возможность сшить ее, то мне не придется двигаться крадучись, словно воровка.

Позднее в тот же день, когда я успокоилась, я попросила у Крузо прощения за свои резкие слова, и он, похоже, простил меня, хотя и без особого воодушевления. Тогда я снова попросила иглу и жилы, чтобы сшить себе обувь. На что он ответил, что обувь шьют не в мгновение ока, как носовые платки, и что он сам сделает это в должное время. Но дни шли, а я по-прежнему была без обуви.

Я спросила Крузо насчет обезьян. Он рассказал, что, когда он только появился на острове, они шныряли повсюду, наглые и злые. Он убил много обезьян, после чего они ушли на скалы, которые он называл Северный утес. Во время прогулок я иногда слышала их крики и видела, как они прыгают с камня на камень. Размером они были чем-то средним между кошкой и лисицей, серые, с черными мордами и лапами. Я не видела от них вреда, но Крузо считал их сущим бедствием, и они с Пятницей убивали их при всякой возможности дубинками, сдирали с них шкуры, дубили их и шили одежду, одеяла и все прочее.

Однажды вечером, когда я готовила ужин и у меня были заняты руки, я повернулась к Пятнице и сказала:

- Принеси мне еще полено. Пятница.

Готова поклясться, что Пятница меня слышал, но даже не шевельнулся. Тогда я снова произнесла слово «полено» и показала на огонь, тогда он встал, но и только. Тут вмешался Крузо.

- Дрова, Пятница, - сказал он, и Пятница вышел и вернулся с охапкой дров из нашей поленницы.

Первой моей мыслью было, что Пятница - как собака, которая слушается только хозяина, но дело было не в этом.

- Я научил его слову «дрова», - сказал Крузо. - Он не знает слова «полено».

Мне это показалось странным, ведь поленья - те же дрова, это все равно что сказать: сосна или тополь - это дерево, однако я оставила эпизод без внимания. Только после ужина, когда мы сидели, глядя на звезды, что вошло у нас в привычку, я решила в этом разобраться.

- Сколько английских слов знает Пятница? - спросила я.

- Столько, сколько нужно, - ответил Крузо. - Здесь не Англия, нам не нужно много слов.

- Вы говорите так, словно язык - это одна из напастей в нашей жизни, наподобие денег или оспы, - сказала я. - Но разве не скрасила бы ваше одиночество возможность разговаривать с Пятницей по-английски? Все эта годы вы могли бы наслаждаться радостью беседы; вы сумели бы приобщить его к благам цивилизации и сделать его лучше. Какой толк в вечном молчании?

Крузо не ответил и вместо этого подозвал Пятницу.

- Спой, Пятница, - сказал он. - Спой для миссис Бартон.

Пятница обратил лицо к звездам, закрыл глаза и, послушный своему хозяину, начал подвывать низким голосом. Я прислушалась, но не смогла различить мелодию. Крузо дотронулся до моего колена.

- Человеческий голос, - сказал он.

Я не поняла, что он хотел этим сказать, но он поднес палец к губам, призывая меня молчать. В темноте мы слушали подвывания Пятницы. Наконец Пятница умолк.

- Он что, слабоумный, не умеющий говорить? - спросила я. - Это вы хотели мне сказать? - Повторяю, я находила Пятницу туповатым.

Крузо попросил Пятницу подойти.

- Открой рот, - сказал он ему и раскрыл рот сам. Пятница выполнил его приказ. - Смотрите, - сказал Крузо.

Я посмотрела, но в темноте не увидела ничего, кроме отблеска белых, как слоновая кость, зубов.

- Ла-ла-ла, - произнес Крузо и сделал знак Пятнице повторить.

- Ха-ха-ха, - произнес Пятница; то были гортанные звуки.

- У него нет языка, - сказал Крузо. Схватив Пятницу за волосы, он приблизил его лицо вплотную к моему. - Видите?

- Ха-ха-ха, - откликнулся Пятница.

Я отпрянула, и Крузо отпустил волосы Пятницы.

- У него нет языка, - сказал он. - Вот почему он не говорит. Они отрезали ему язык.

Я смотрела на него в ужасе.

- Кто отрезал ему язык?

- Работорговцы.

- Работорговцы отрезали ему язык и продали его в рабство? Охотники за рабами в Африке? Но ведь он был ребенком, когда они его схватили. Зачем они отрезали язык ребенку?

Крузо пристально посмотрел на меня. Не могу поклясться, но мне показалось, что он улыбался.

- Возможно, что работорговцы, а это были мавры, считают язык деликатесом, - сказал он. - А может быть, им надоело слышать с утра и до ночи горестные жалобы Пятницы. Быть может, они не хотели, чтобы он когда-нибудь рассказал свою историю: кто он такой, где его дом, как случилось, что он попал в рабство. Быть может, они отрезают язык всем людоедам, которые попадают в их руки, в качестве наказания. Как можем мы узнать эту тайну?

- Ужасная история, - сказала я. Воцарилась тишина. Пятница собрал посуду и скрылся в темноте. - Как же справедливость? Сначала раб, а теперь и изгнанник. У него не только украли детство, но и обрекли его на пожизненное молчание. Неужто провидение не видит этого?

- Если бы провидение следило за всеми нами,- сказал Крузо, - то кто собирал бы хлопок и сахарный тростник? Для процветания дел в мире провидению надлежит часть времени проводить с закрытыми глазами, как и положено всем низшим существам. - Он увидел, как я замотала головой, и продолжал: - Вам кажется, что я посмеиваюсь над провидением. Но ведь возможно, что именно благодаря провидению Пятница имеет незлобивого хозяина и живет на острове, а не в Бразилии под хлыстом плантатора и не в Африке, где леса кишат людоедами. Выть может, вопреки вашему мнению, к лучшему, что он здесь и что я здесь, а теперь - и вы.

До сих пор я воспринимала Пятницу как тень и обращала на него внимания не больше, чем уделяют в Бразилии домашнему рабу. Но теперь я не могла воспринимать его иначе, чем с ужасом, какой питают по отношению к людям увечным. И мне не было утешением то, что его увечье запрятано за губами (как прячутся под одеждой и другие увечья) и что внешне он похож на любого другого чернокожего. Наоборот, сама тайна этой ущербности заставляла меня теряться в его присутствии. Я не могла говорить, когда он находился рядом, потому что постоянно думала о том, как легки и проворны движения моего языка. Я рисовала в своем воображении щипцы, сжимающие его язык, нож, вонзающийся в него, и я содрогалась при мысли, что так все и было на самом деле .Я скрытно наблюдала за ним во время еды, и с отвращением слышала его негромкое покашливание, когда он прочищал глотку, и смотрела, как он, точно рыба, жует пищу передними зубами. Я вздрагивала, когда он подходил близко ко мне, и задерживала дыхание, чтобы не чувствовать его запаха. Когда он отворачивался, я вытирала посуду, к которой он прикасался. Я стыдилась себя, но на время совсем потеряла власть над своими поступками. И жалела, что Крузо рассказал мне эту историю.

На следующий день после нашего разговора, когда Крузо вернулся со своих террас, я разгуливала в сандалиях. Но если я ожидала благодарности за труды, от которых его избавила, то я ошибалась.

- Немного терпения, и у вас была бы гораздо лучшая обувь, - сказал он.

Вероятно, он был прав, потому что мои сандалии были очень уж неуклюжи. И все же я не могла оставить его слова без ответа.

- Терпение превратило меня в пленницу, - парировала я.

На что он сердито повернулся кругом, схватил шкуры, из которых я выкроила свои сандалии, и со всей силой вышвырнул их за ограду.

Видя, что его гнев остынет не скоро, я побрела по тропинке к берегу и шла до тех пор, пока она не вывела к тому месту, где берег покрыт выброшенными волной водорослями, гниющими на солнце, и где при каждом моем шаге выпрыгивали тучи песчаных блох. Я остановилась, успокоившись. Он злой человек, сказала я себе, да и откуда ему быть другим? После многих лет уединенного и беспрекословного владычества в его королевство вторгается женщина и ставит перед ним новые проблемы. Я дала себе клятву держать язык за зубами. Меня могла ожидать гораздо худшая судьба, чем быть заброшенной на остров, которым правит мой соплеменник, причем ему хватило сообразительности выплыть на берег с ножом за поясом и чернокожим рабом в придачу. Я могла с тем же успехом оказаться в полном одиночестве на острове, изобилующем львами и змеями, или на острове, где никогда не бывает дождей, или на острове, где живет какой-нибудь обезумевший от одиночества иностранец, голый, одичавший, питающийся сырым мясом.